Происходящее в настоящее время умножение политических мероприятий в отношении англо-канадской этнокультурной идентичности может быть понято в контексте этнокультурного национализма. Подобно квебекской этнокультурной идентичности, проблематика англо-канадской этнокультурной идентичности будируется интеллектуалами, ориентированными на национальную независимость [1], хотя, безусловно, между двумя нациями существуют весьма непростые отношения.
Дискурс англо-канадской этнокультурной идентичности инициировал научные исследования в различных областях, но ни в одной из них он не оказался локализован. Напротив, в общественных и гуманитарных науках существует междисциплинарный дискурс, ориентированный на англо-канадскую этнокультурную идентичность и на группы,
входящие в её состав. Он стал одной из главных тем, сопротивляющихся ведущему академическому дисциплинарному тренду – уменьшению широкого интеллектуального охвата и увеличению исследовательской специализации.
На протяжении всего существования независимой канадской государственности, в этнокультурной политике господствовал национализм. Националистической политике Джона Дифенбейкера (Diefenbaker) навсегда пришёл конец после избрания
премьер-министра Лестера Пирсона (Pearson) в 1963 году. После этого национализм мигрировал в левую часть политического спектра и занял своё место в оппозиции. Последним заметным проявлением национализма стало противодействие Соглашению о свободной торговле в 1988 году. В период с 1963 по 1988 гг. наиболее ощутимую антиправительственную англо-канадскую идентификационную политику проводили левые националисты. В этот период возник богатый дискурс об уникальности англо-канадской идентичности.
Поскольку этнокультурная идентичность не является естественным фактом, то она возникает в тандеме с осознанием своего существования. В современных обществах, до определенной степени обособленных от государства, воспринимаемое существование не является ни одномерным, ни доминантным, но образует некоторое пространство, допускающее полемику и разногласия. Это пространство разногласий не произвольно. Оно структурировано таким образом, который устанавливает границы дискурса – точку, в которой он либо перестаёт существовать, либо превращается в нечто совершенно иное.
Подойдём к нашему дискурсу с позиций анализа главных тезисов в поддержку особой англо-канадской этнокультурной идентичности в период этнокультурного национализма. Не будет слишком большим упрощением утверждать, что в англо-канадской социологии существуют четыре теоретических тезиса об уникальности англо-канадской этнокультурной идентичности. Они ориентированы на объяснение историко-культурных процессов с учётом экономических, социальных и политических параметров. Эти тезисы таковы: политэкономия зависимости, красные тори, вертикальная мозаика и коммуникация.
Политэкономия зависимости ассоциирована главным образом с трудами Гарольда Инниса (Innis). Г. Иннис отмечал, что канадская экономика сильно отмечена двумя факторами, которые в других странах менее важны либо отсутствуют: связь с бывшей метрополией и добыча ресурсов. Канада последовательно была колонией в составе империй Франции, Великобритании и США. Говоря словами Г. Инниса, сформировалась система Восток-Запад, в которой значительная роль отводилась экспорту пшеницы и прочей сельскохозяйственной продукции в Великобританию и другие европейские страны. С конца XIX века господствующее место в этой структуре заняли Соединённые Штаты. «Американский империализм вытеснил и подверг эксплуатации британский империализм» [2, P. 395.]. Тем самым, экономическое развитие служило не национальным целям, а увеличению богатства и могущества метрополий. Оно заключалось в добыче ресурсов, экспорте
сырья в метрополии и импорте оттуда промышленных товаров. Это означало складывание властных отношений между центром и периферией. Следствием становилось то, что развитием руководила метрополия, развивая нужную ей инфраструктуру, в первую очередь каналы, шоссейные и железные дороги, телекоммуникацию и т. д. В различных регионах Канады велась добыча различных ресурсов, а инфраструктура формировалась под такую добычу. Сильная метрополия брала на себя дополнительную роль формулирования национальной политики, сплачивающей регионы, пусть и под своей эгидой. Тем самым, основным фактором самого существования Канады явилось национальное государство, способное противостоять регионализации и интеграции в более крупную экономику США.
Тезис о «красных тори» развивал Гэд Горовиц (Horowitz), занимавшийся анализом политики канадских лейбористов-социалистов с позиций философии Джорджа Гранта (Grant). Г. Горовиц утверждал, что относительная сила социализма сопоставима с относительной силой торизма, поскольку коммунитарная этика каждого из них противостоит индивидуалистической этике господствующего в США либерализма. Особенность Канады в том, что в её политической культуре понятие коммунитарности имеет особый резонанс.
Г. Горовиц сознавал, что своим тезисом он подтверждал экономическое объяснение государственного вмешательства Г. Иннисом. «Разумеется, возникновение канадского государства продиктовано (экономической) необходимостью. Вопрос в том, почему эта необходимость не привела к идеологической напряжённости?» – писал Г. Горовиц [3, P. 11.]. Следствием данного коммунитарного компонента стало более толерантное общество, допускающее значительное идеологическое
многообразие и ориентированное на решение социальных вопросов руками государства, что не могло не повлиять на канадский либерализм. В философии Дж. Гранта, коммунитарность стала инструментом сохранения канадской специфичности и морального эгалитаризма.
В теории зависимости очевидно просматривается грань между англоязычной Канадой и Канадой в целом. В тезисе о «красных тори» присутствует только англоязычная Канада. Отдельно следует отметить риторику Г. Горовица – центристская партия торжествует свой триумф и над правыми, и над левыми. Здесь кроется ещё один аспект уникальной англо-канадской идентичности – это единственное общество, в котором либеральные реформы выходят победившими из поединка с социализмом.
Во-первых, успех либеральной партии рассматривается в тезисе о «красных тори» в аспекте сосуществования тори и социалистов. Во-вторых, этим тезисом утверждается уникальность англо-канадской этнокультурной идентичности. Однако, успеху либералов в немалой степени способствовали депутаты парламента от провинции Квебек. Соответственно, нужно либо распространить тезис о «красных тори» на Квебек, либо допустить «внешнее» идеологическое влияние провинции Квебек на англоязычную Канаду. Умалчивание возвращает нас к существованию грани между англоязычной Канадой и Канадой в целом, которая мешает решительно определить объект анализа.
В одно время с тезисом о «красных тори», социолог Джон Портер (Porter) предложил определение Канады в качестве
«вертикальной мозаики», подразумевая иерархические отношения между этнокультурно-групповой и социально-классовой идентичностью. Д. Портер провёл комплексное исследование сложных связей между элитами этнокультурных групп.
Например, господствующую британскую элиту зачастую представляют франко-канадцы и выходцы из более поздних этнокультурных диаспор. Благодаря усилиям франко-канадцев совместно с британцами, Квебек стал таким, какой он есть.
Отношения между этнокультурно-групповой и социально-классовой идентичностью до сего дня остаются лейтмотивом канадских социальных исследований.
Термин «мозаика» немедленно подхватили официальные документы и научные дискуссии по мультикультурализму. Критики утверждают, что никакой мозаики, или мультикультурализма, быть не может по причинам классового неравенства, государственного регулирования и расовых предрассудков. Данное возражение совершенно уместно, однако, оно нисколько не противоречит проведённому Д. Портером анализу, а только подкрепляет его, ибо понятие мозаики, в отличие от понятия плавильного котла, тормозит процессы социальной мобильности [4, P. 70.]. Мозаичный характер мультикультурализма, отличающий Канаду от Соединённых Штатов, допускает интерпретацию в виде утопии, но Д. Портер напрямую связывал его с классовой вертикалью и властью элит.
Для дебатов об особом характере англо-канадской этнокультурной идентичности типична подмена определения особого
характера подразумеваемыми либо реальными социальными целями. Вполне возможно,что следует развивать собственную отличительность, хотя этого не следует автоматически, но также можно предположить, что при всей своей отличительности, англо-канадская этнокультурная идентичность, подобно любой другой, несёт в себе не только цели, но и угрозы. Д. Портер в либерально-индивидуалистической манере утверждает, что организация общества на основе прав, производных от группового членства, категорически противоречит понятию общества, основанному на гражданстве, которое сыграло столь важную роль в развитии современных обществ. Гражданские права по своей сути – универсальные, а групповые права – партикулярные.
С этой точки зрения, обозначающей границу дискурса об этнокультурной идентичности, отличительность предстаёт скорее в качестве недостатка, чем в качестве преимущества. В этой точке возможен лишь строго социологический анализ идентичности в качестве эмпирического факта, абстрагированного от процессов идентификации, превращающих факты в
этнокультурную политику. В современных условиях нужно прямо заявить, что англоязычная Канада это и есть собственно Канада.
Тема коммуникации в качестве определяющего фактора особой англо-канадской этнокультурной идентичности возникла
относительно недавно. Подспудно она присутствовала в поздних произведениях Г. Инниса, которые не были обращены непосредственно к Канаде, но заметной стала в произведениях Герберта Маршалла Маклюэна (McLuhan), продолжившего исследования коммуникации, начатые Г. Иннисом. Однако, с недавних пор стало принято считать коммуникативные исследования развитием ранних политэкономических исследований Г. Инниса, а также проявлением самобытности канадской истории. Г. Иннис интересовался не просто перемещениями товаров, но и тем, каким образом средства связи структурируют отношения во времени и в пространстве, а вместе с ними – восприятие и мышление внутри комплекса данных медиа. Есть мнение, что интерес к подобной проблематике возник именно в канадском контексте трансформации и
коллапса империй и возникновения нации-государства. М. Маклюэн обобщил данное представление в теорию переднего плана/контекста или эксплицитных/имплицитных отношений. Подобно Г. Иннису, М. Маклюэн с недоверием относился к классификации новых данных в прежние категории. Он полагал, что тем самым блокируется восприятие нового. Коммуникация, понимаемая таким образом, ориентирована на реконструирование доминантных паттернов восприятия и условий, приводящих к кризису и трансформациям этих доминантных паттернов. Она обращена к восприятию новизны. Говоря словами М. Маклюэна, граница – это территориальная форма политического экуменизма, место встречи разных миров, а Канада – страна множественных границ, большинство которых никем не исследованы. Из таких пограничных линий образуется базовая идентичность, поскольку они проходят по земле. Граница – это территория спирального повторения и воспроизведения, стимулов и обратной связи, переплетений и удвоений, возрождения и метаморфоз. Коммуникативная теория М. Маклюэна, подобно негативной оценке этнокультурной идентичности Д. Портером, подталкивает нас к рубежу дискурса об англо-канадской этнокультурной идентичности. Англо-канадское своеобразие становится для жителей США источником эскепизма и ностальгии. Для жителей США, Канада такая же территория мечты, как Голлливуд, где прошедшее связывается с настоящим, а город – с пустыней. [5, P. 148.]. Говоря так, М. Маклюэн необоснованно называет Канаду фронтиром США, тем самым подменяя понятие границы понятием фронтира.
Таким образом, перечислим ведущие темы четырёх тезисов об англо-канадском своеобразии: доминантный образ восприятия и мышления – имперская власть; транспорт и коммуникации конструируют новые воспринимаемые
и мысленные образы; в национальном государстве этнокультурная коммунитарность формирует коллективное действие. Эти темы, вместо того, чтобы исключать, взаимно усиливают друг друга и способствуют формированию того дискурсивного пространства, в котором ведутся сегодняшние дебаты об особенностях англо-канадской этнокультурной идентичности. Данное дискурсивное пространство является двусторонним – с одной стороны, в нём противопоставляются англоязычная Канада и Канада в целом, с другой стороны, отличительность противопоставляется «благу».
Дальнейшая невозможность подобных противопоставлений в сегодняшних условиях указывает на то, что рассматриваемый
дискурс пришёл к своему историческому завершению. Они были предопределены границами рассматриваемого дискурса в период его доминирования. Либерально-индивидуалистическое отрицание Д. Портером этнокультурной самобытности и коммунитаризма, а также интерпретация отличительности, данная М. Маклюэном, демонстрируют нам, что объяснения англо-канадского своеобразия исходят из простого допущения того, что данное своеобразие есть позитивное благо, нуждающееся в защите и расширении. В эпоху глобализации подобного рода объяснения перестали быть возможны.
Библиографический список
- Leroux R. “La Nation” and the Quebec Sociological Tradition (1890 – 1980). // The Canadian Journal of Sociology/Cahiers canadiens de sociologie, 2001. No. 26 (3).
- Innis H. Great Britain, the United States and Canada. // Essays in Canadian Economic History. Ed. by Innis M. Q. Toronto: University of Toronto Press, 1979.
- Horowitz G. Canadian Labour in Politics. Toronto: University of Toronto Press, 1972.
- Porter J. The Vertical Mosaic. Toronto: University of Toronto Press, 1965.
- McLuhan M., Powers B. R. The Global Village. New York: Oxford University Press, 1989.